Когда на рассвете приходит суконная грусть,
ты знаешь её наугад, невзначай, наизусть,
по вязкому небу, по режущей вязкость зарнице,
по стонущей выси, где молча вот-вот прослезится
кудлатое облако – ливневый аперитив,
что густо чернеет и мокрыми нас до кости
назойливо делает чёрствых, небритых, нежданных,
но ждущих из дома вестей, как спасительной манны.
Ты знаешь, в овраги беззубая тишь-глубина
глотает друзей, как бездомные семечки льна,
и те прорастают, в сырое нутро прорастают
своими смертями, своими немыми устами.
И квёлое солнце целует макушки лесов,
и катится мерно в окопах молвы колесо
со спицами судьбами, тягостями, именами,
и полнится нами, и полнится прошлыми нами.
Знакомо тебе, голоса их уже не слышны
сквозь вербное слово, сквозь обморок злой тишины,
но память лущёные образы снова и снова
сжимает под прессом в желтушный промасленный говор.
А мы намолчались, а мы намолчались с лихвой,
рассветно молчали, молчали в закат огневой,
лишь много спустя, после войн просыпаясь ночами,
мы болью кричали, мы больно кричали, мы просто кричали.